Ниндзя - Страница 102

102

На ней были кружевные узкие трусики телесного цвета и такой же пояс — больше ничего. Эффект был потрясающим.

Гелда обернулась, посмотрела на лейтенанта через плечо и бесхитростно улыбнулась.

— Ну вот, — Ее голос был легким, как дымок. — Не так уж плохо, правда?

— Я хотел бы, чтобы ты оделась.

Она прошлась по комнате. Кроукер старался не смотреть на ее грудь, но это оказалось выше его сил. Гелда подошла к шкафу, достала оттуда зеленый атласный халат и направилась к Кроукеру.

— Так лучше, Лью? Я ведь могу называть тебя по имени... после того, как вывернулась перед тобой наизнанку, там, в фургоне?

Со смутной улыбкой она прошла в гостиную, слегка задев Кроукера, по-прежнему стоявшего в дверях.

Лейтенант наконец оторвался от дверного косяка и подумал: почему я стоял там до сих пор? Всегда при исполнении. Перед его глазами встала собственная темная квартира, пустынная как Уолл-стрит по выходным дням. Возвращаться туда ему не хотелось точно так же, как и раньше, когда там была Элис.

— Ляжем в постель сейчас или после того, как принесут поесть?

В голосе Кроукера звучала плохо скрытая ярость. Он едва владел собой. Такое с ним иногда случалось, когда его мысли были где-то далеко.

Гелда обернулась. Ее халат распахнулся, и обнажил длинную ногу.

— Ты так думаешь?

Ее улыбка была мягкой, как свет, струящийся из-под плотного абажура.

— Ведь это очевидно.

— Разве? — Она приподняла одну бровь, — Ты знаешь мои сексуальные вкусы.

Это начисто вылетело у Кроукера из головы. Он почувствовал себя идиотом. Он снова сунул руки в карманы. Странно, глаза видят одно, а в голове рождаются совсем другие мысли. Кроукер вдруг вернулся в тот невыносимо жаркий день, когда влажный воздух окутывает тебя со всех сторон, словно любящая мать по недомыслию заворачивает больного и бессильного ребенка в тяжелое одеяло. В такие дни ссоры вспыхивают по каждому пустяку.

Через распахнутое окно раздался крик, и мальчик побежал вниз по узкой темной лестнице. Он лежал в соседнем дворе — в мундире, потемневшем от пота и крови, среди перевернутых мусорных ящиков, обнаруживших свои зловонные тайны. Его серые глаза были открыты и уже стекленели; знакомые добрые глаза.

Таким был конец Мартина Кроукера. После двадцати девяти лет службы в нью-йоркской полиции он лежал теперь навзничь, получив четыре пули в пятнадцати метрах от собственного дома, окруженный мусором, пугливыми крысами и безучастными тараканами. Вдалеке раздавался вой сирен.

Мальчик смотрел на труп своего отца, и весь мир шел кругом перед его глазами. Он чувствовал, что этот вихрь может в любую минуту подхватить его и унести. Он этого хотел — убежать как можно скорее и как можно дальше из этой вонючей дыры. Навсегда.

Но это был самый легкий выход... и самый недостойный. Лью Кроукер не был трусом. Об этом позаботился его отец.

И он остался, а потом поступил в полицию. Его старая мать пришла на выпускной экзамен в полицейскую академию и заплакала, когда Лью произносил присягу.

Кроукер так и не смог найти убийцу отца, но со временем эта боль утихла.

Лейтенант почувствовал, как Гелда коснулась его руки. Он не подозревал, что эта рана все еще кровоточит.

— Прости, — сказала она. — Я не должна была тебя дразнить. Просто...

— Что? Что просто? Гелда опустила глаза.

— Просто мне хорошо с тобой. — Она попыталась сказать это полушутя, но у нее не получилось. — Я чувствую...

— Что?

Гелда посмотрела ему в глаза.

— Ничего — чувствую и все.

— Не сомневаюсь, что ты могла сказать это без всяких чувств.

Она кивнула.

— Могла бы. Я ведь актриса. Ты мне не довернешь? Не может быть, после того, что ты сказал мне в фургоне о моем отце.

— Я поступил глупо.

— Да. — Ее голос был тихим и нежным.

— Ты сейчас можешь наплести все, что угодно, и я поверю. Кроукер выпалил это, защищаясь от ее близости. Гелда должна была знать, что он знает.

— Нет, — возразила она. — Не могу. Во всяком случае, не теперь. — Гелда погладила его руку теплыми пальцами. — Мне хочется быть с тобой откровенной... и мне от этого хорошо.

Раздался мягкий звук дверного звонка. Гелда оторвалась от лейтенанта и исчезла в прихожей.

— Привет, дорогой. Заходи.

Она вернулась, обнимая за плечи высокого темноволосого мальчика. Филип. Кроукер отвернулся к окну и уставился на ослепительную воду реки. Длинная баржа медленно двигалась против течения. По набережной бежал трусцой человек в красно-белом тренировочном костюме. Он обогнал баржу и скрылся из вида. Кроукер представил себя в постели с Гелдой...

— Что с твоим лицом, дорогой?

Ее голос доносился до Кроукера, как звук приглушенного телевизора. Он не мог дождаться этого звонка. Он уже предвкушал удовольствие от того, что ему удастся на двадцать лет отправить за решетку такого подонка, как Томкин.

— Ради Бога, что с тобой случилось, дорогой? Ты что, подрался?

— Нет, Джи.

— В чем же дело?

— Да так. Упал...

На реке показалась парусная лодка — и это в будний день. Парус белел на фоне разноцветных зданий на противоположном берегу и плавно скользил вдоль реки, словно облачко. Там, на реке, нет никаких забот — только ветер, и соленые брызги, и долгий путь к порту. Сам себе хозяин. Кроукер представил ее тяжелую грудь в своих руках, ее раскрывшиеся губы.

— ... во дворе и ударился о мусорный бак.

— Не говори ерунды, Филип. И не надо лгать. Ты должен все мне рассказать, дорогой. Дай-ка я приложу лед. Делай, как я говорю. Вот так.

После того как с Томкином будет покончено, Он возьмет отпуск и поедет к морю. Да, к морю. Нет, не рыбачить — Кроукер терпеть не мог рыбалку. Может, ходить под парусом. Он никогда этого не делал; может, пришло время попробовать. Попробовать Гелду.

102