Ниндзя - Страница 79

— На Кюсю?

— Да.

— Наверняка Он ездит врю.

Юкио повернулась к Николасу. Ее огромные глаза светились в темноте; тепло ее тела, ее запах пронизывали его.

— Но зачем ездить так далеко? В Токио есть достаточно много школ.

В Японии есть многорю. Слова Кансацу зазвенели в ушах у Николаса как колокол. Знает ли он о Сайго? Добро и зло. Белое и черное. Инь и ян. Нужно заглянуть 6о мрак.

— Должно быть, это очень необычнаярю, — едва слышно произнес Николас.

— Что? — Юкио не разобрала его слов. Николас повторил.

— Что значит необычная? — настаивала она. Николас пожал плечами.

— Чтобы ответить на этот вопрос, я должен знать, в какой город он ездит.

— Я могу это узнать! — возбужденно воскликнула Юкио, приподнимаясь на локте. — Завтра он уезжает. Мне нужно только взглянуть на его билет.

— Ты это сделаешь!

Юкио улыбнулась заговорщической улыбкой, и в ее глазах заплясали огоньки.

— Если ты хочешь.

Николас привстал, посмотрел на нее и снова откинулся, подложив руки под голову.

— Я хочу тебя о чем-то спросить. — Он чувствовал, что слова застревают у него в горле. — Я хочу знать... то, что ты сказала раньше, пpaвдa? Ты спала с Сайго?

— Это имеет значение? — Да, имеет.

Юкио обняла его за шею.

— Николас, не надо быть таким серьезным.

— Да или нет?

— Может быть — один раз.

Он сел и посмотрел на нее.

— Может быть?

— Ну, хорошо. Да. Но это... это вышло случайно.

— Как и со мной, — сказал он желчно.

— Нет, нет. — Юкио смотрела ему в глаза. — У нас с тобой совсем по-другому.

— Ты хочешь сказать, что со мной ты все продумала заранее? — настаивал он. Ее веки опустились.

— Я растерялась, когда тетя сообщила, что я буду жить у вас. Я хотела тебя еще тогда, в тот вечер...

— Но ты сказала, что ничего не помнишь! — За раздраженным тоном Николаса слышалась радость. Юкио улыбнулась.

— Я обманула тебя, — Она показала ему язык, что выглядело очень не по-японски, — Я не хотела испортить сюрприз. Как только я снова увидела тебя, я поняла, чего хочу.

— Но когда мы вышли в сад, ты ничем этого не выдала. Она пожала плечами.

— Во мне два разных человека. Ты видел обоих.

— Как ты росла?

— Почему ты об этом спрашиваешь? Николас расхохотался.

— Да потому, что это мне интересно, почему же еще. Или ты думаешь, я преследую какую-то тайную цель?

— Все и всегда преследуют свои цели.

— Не все. — Николас мягко привлек девушку к себе. — Ты дорога мне, Юкио. — Он поцеловал ее, не размыкая губ. — Очень дорога.

Юкио засмеялась.

— Хорошо еще не сказал, что любишь меня.

— Может быть. — Голос Николаса был серьезным. — Я пока не знаю.

Она тряхнула головой.

— Брось. Не надо мне этого говорить. Это все пустые слова. Ты и так получишь все, что тебе надо.

— Не понимаю тебя.

— Мне не нужны слова, — повторила она терпеливо, — не нужны иллюзии. Мы дарим друг другу удовольствие, и для меня этого достаточно.

— Так было и с Сайго? — спросил Николас резко. — Я сказал то, что думаю. Ты мне дорога. Мне не все равно, как ты живешь. Что ты чувствуешь. Хорошо тебе или плохо.

Юкио долго смотрела на него, будто не могла подобрать нужных слов.

— Когда я была маленькой, — начала она тихо, — мы уезжали на лето в горы, в небольшой городок на лесистом склоне. Помню, все дома там стояли на сваях: ничего подобного я прежде не видела, и мне это показалось просто сказочным.

У моих приемных родителей не находилось для меня времени, хотя Сацугаи каждый месяц давал им немало денег. Они никогда не хотели иметь детей. Чаще всего я была предоставлена самой себе. Я помню, как целыми днями сидела в густой траве и слушала металлический звон цикад... — Она вздохнула и посмотрела на колышущуюся листву криптомерии. — Вечера тянулись бесконечно. Я часто сидела на склоне горы и смотрела на долину. Там, среди зелени, проходили две длинные борозды, увядшие, поразительно голые, будто какой-то великан в ярости оцарапал землю своими когтями. Долгими часами я думала, кто мог оставить эти жестокие следы.

— Наверное, война, — сказал Николас.

— Да. Мне это не приходило в голову. — Юкио отвернулась от него. — Меня наказывали за то, что я подолгу не возвращалась домой, хотя я знала, что я не нужна им. Они не понимали меня и не знали жалости. Я была для них как чужой взрослый человек, только маленький — уродец какой-то. Будто они сами никогда не были детьми и понятия не имели, что это такое.

— Юкио, — тихо произнес Николас, наклонился и поцеловал ее.

— А потом была бамбуковая роща, дальше, в горах. Я нашла ее случайно и часто убегала туда по ночам. Темнота душила меня в постели, становилась тяжелой, давила мне на веки, и тогда я тайком выскальзывала из дома.

Рядом с рощей протекал ручей. Его журчание успокаивало меня лунными ночами он казался серебряным. Вода в нем была такой холодной, что обжигала рот.

Эта роща казалась мне храмом с высокими и стройными бамбуковыми колоннами. В конце лета, когда цикады звенели особенно звонко, верхушки бамбука пронзали оранжевую дуну. — Юкио уютно прижалась к Николасу. Он ощущал рядом с собой ее нагое тело. — Только там я чувствовала себя дома. Мой тайный приют. Там я стала женщиной. — Ее тело начало дрожать, словно от холода. — Я привела туда одного мальчика с соседней фермы. Наверное, для него это тоже было в первый раз, и все „вышло очень неловко. Он видел, как это делают животные, и пытался им подражать. Он так волновался, что начал раньше времени.

— На Западе, — заметил Николас, — говорят “кончил”. Все наоборот.